Этно не фильм: «Не хороните меня без Ивана» Любови Борисовой

В этнографическую экспедицию с Иваном Поповым (Дарюс Гумаускас), реальным культурным героем Якутии, Степан (Александр Чичахов) подался с испугу, что его в конце концов похоронят заживо. А то уснул в родном поселке раз, другой, третий. Наконец — а что с ним делать: пульс не прощупывается, тело ледяное — очнулся в гробу, перепугав псаломщика, уже было Степана отпевшего. Другое дело, что именно в экспедиции ему придется пережить опыт реального погребения по вине царских сатрапов, но все обойдется.

Да и как может случиться что-то плохое с таким душкой, как вечно улыбающийся Степан. Душа-человек в буквальном смысле слова. Как объяснит страшная и прекрасная шаманка, у него не зарос родничок на темечке и через этот родничок на время летаргического сна душа вырывается наружу. А происходит это от лицезрения Степаном чего-то неимоверно прекрасного. От игры красок на рассветном небе до «Мадонны Литты» Леонардо да Винчи, цветная репродукция которой — сочтем это объяснением Любови Борисовой в любви к эстетике Андрея Тарковского — каким-то чудом окажется в якутской избе. Этакий «синдром Стендаля».

Если бы Степан увидел фильм «Не хороните меня без Ивана», он неминуемо впал бы в такой летаргический сон, из которого бы не факт, что вообще вышел. В некотором смысле фильм Борисовой — антитеза незавершенному, страшному шедевру Алексея Балабанова «Река» (2002). Открыто антибалабановской репликой можно счесть эпизод встречи Ивана и Степана с девушкой, переболевшей проказой и три года прожившей в лесу, питаясь едва ли не одними ягодами. Ничего, даже не очень похудела, а если чуть-чуть помыть и переодеть, то хоть сейчас на конкурс красоты. Иван, оказывается, тоже проказой переболел, и это — вспомните кошмары Балабанова — совсем не страшно.

Шаманка, при всем своем мистическом всесилии, напоминает солистку отменного фольклорного ансамбля. Мудрые старушки рассказывают — а Иван знай себе записывает в блокнотик — красивые сказки о ловле серебряной ряпушки. Седобородый священник, отец Ивана и того самого напуганного псаломщика, идеально вписывается во фреску на стене своего маленького храма. Народные умельцы, немного покочевряжившись, таки отдают Ивану шедевры декоративно-прикладного искусства, которым предстоит пополнить коллекции Русского музея.

Даже явные душегубы, запертые с Иваном в остроге, готовы ему алиби обеспечить: плохих людей на экране почитай что и нет. Ну, за исключением жандармов, по недомыслию обвинивших Ивана в убийстве Степана, но и их можно понять: откуда им про летаргию знать. Есть еще странная компашка нигилистов, попытавшихся высмеять шаманку, но лучше бы они этого не делали.

Вся эта благодать сопровождается ненавязчивыми и как бы метафизическими спорами. Да даже и не спорами, а так, тезисами впроброс. Типа: церковь говорит, что смерти нет, а наука существования души не доказала. Или: у якута три души, а Степан — своего рода аватар евангельского Лазаря.

Якутскому кино уже давно ничего никому не надо доказывать. Удивительный феномен утвердился уже и на мировой киносцене. Но, о чем прежде всего свидетельствует фильм Борисовой, ему грозит ловушка этнографического самолюбования: и тут борьба с призраком Балабанова действительно неминуема и актуальна. Сама режиссер говорит, что требовала от съемочной группы делать все «чуть-чуть красивее», чем следовало бы. Поскольку, дескать, мы видим происходящее глазами этнографа Ивана. Тезис, мягко говоря, спорный. Действие можно и, допустим, нужно видеть глазами кого-то из героев, но в его человеческой, а не профессиональной ипостаси. Иначе фильм следует сразу выставлять в этнографическом музее, а не выпускать на экраны.